Полная история государства Российского в одном том - Страница 428

428

После многих неописанно сладостных чувств душа Иоаннова уже вкушала тогда горесть. Смертоносная язва, которая под именем железы столь часто опустошала Россию в течение двух последних веков, снова открылась во Пскове, где с октября 1552 до осени 1553 года было погребено 25000 тел в скудельницах, кроме множества схороненных тайно в лесу и в оврагах. Узнав о сем, новогородцы немедленно выгнали Псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен с своим имением. Осторожность и строгость не спасли Новагорода: язва в октябре же месяце начала свирепствовать и там и во всех окрестностях. Полмиллиона людей было ее жертвою; в числе их и Архиепископ Серапион, который не берег себя, утешая несчастных. На его опасное место Митрополит поставил Монаха Пимена Черного из Андреяновской Пустыни; вместе с Государем торжественно молился, святил воду – и Пимен, 6 Декабря с умилением отслужив первую Обедню в Софийском храме, как бы притупил жало язвы: она сделалась менее смертоносною, по крайней мере в Новегороде.

Весьма оскорбился Государь и печальными вестями Казанскими, увидев, что он еще не все совершил для успокоения России. Луговые и Горные жители убивали Московских купцев и людей Боярских на Волге: злодеев нашли и казнили 74 человека; но скоро вспыхнул бунт: Вотяки и Луговая Черемиса не хотели платить дани, вооружились, умертвили наших чиновников, стали на высокой горе у засеки: разбили стрельцов и Козаков, посланных усмирить их: 800 россиян легло на месте. В семидесяти верстах от Казани, на реке Меше, мятежники основали земляную крепость и непрестанно беспокоили Горную сторону набегами. Воевода Борис Салтыков, зимою выступив против них из Свияжска с отрядом пехоты и конницы, тонул в глубоких снегах: неприятель, катясь на лыжах, окружил его со всех сторон; в долговременной, беспорядочной битве россияне падали от усталости и потеряли до пятисот человек. Сам Воевода был взят в плен и зарезан варварами; немногие возвратились в Свияжск, и бунтовщики, гордяся двумя победами, думали, что господство россиян уже кончилось в стране их.

Царь и великий князь Иоанн IV Васильевич Грозный. Титулярник 1672 г.

Иоанн вспомнил тогда мудрый совет опытных Вельмож не оставлять Казани до совершенного покорения всех ее диких народов. Уныние при Дворе было столь велико, что некоторые члены Царской Думы предлагали навсегда покинуть сию бедственную для нас землю и вывести войско оттуда. Но Государь изъявил справедливое презрение к их малодушию; хотел исправить свою ошибку и вдруг занемог сильною горячкою, так что двор, Москва, Россия в одно время сведали о болезни его и безнадежности к выздоровлению. Все ужаснулись, от Вельможи до земледельца; мысленно искали вины своей пред Богом и говорили: «Грехи наши должны быть безмерны, когда Небо отнимает у России такого Самодержца!» Народ толпился в Кремле; смотрели друг другу в глаза и боялись спрашивать; везде бледные, слезами орошенные лица – а во дворце отчаяние, смятение неописанное, тайный шепот между Боярами, которые думали, что в сем бедственном случае им должно не стенать и не плакать, но великодушно устроить судьбу Государства. Представилось зрелище разительное. Иоанн был в памяти. Дьяк Царский, Михайлов, приступив к одру, с твердостию сказал болящему, что ему время совершить духовную. Несмотря на цветущую юность, в полноте жизни и здравия, Иоанн часто говаривал о том с людьми ближними: не устрашился и спокойно велел писать завещание, объявив сына, младенца Димитрия, своим преемником, единственным Государем России. Бумагу написали; хотели утвердить ее присягою всех знатнейших сановников и собрали их в Царской столовой комнате. Тут начался спор, шум, мятеж: одни требовали, другие не давали присяги, и в числе последних Князь Владимир Андреевич, который с гневом сказал Вельможе Воротынскому, укоряющему его в ослушании: «Смеешь ли браниться со мною?» Смею и драться, ответствовал Воротынский, по долгу усердного слуги моих и твоих Государей, Иоанна и Димитрия; не я, но они повелевают тебе исполнить обязанность верного россиянина. Иоанн позвал ослушных Бояр и спросил у них: «Кого же думаете избрать в Цари, отказываясь целовать крест на имя моего сына? Разве забыли вы данную вами клятву служить единственно мне и детям моим?… Не имею сил говорить много, – промолвил он слабым голосом: – Димитрий и в пеленах есть для вас Самодержец законный, но если не имеете совести, то будете ответствовать Богу». На сие Боярин Князь Иван Михайлович Шуйский сказал ему, что они не целовали креста, ибо не видали Государя пред собою; а Федор Адашев, отец любимца Иоаннова, саном Окольничий, изъяснился откровеннее такими словами: «Тебе, Государю, и сыну твоему мы усердствуем повиноваться, но не Захарьиным-Юрьевым, которые без сомнения будут властвовать в России именем младенца бессловесного. Вот что страшит нас! А мы, до твоего возраста, уже испили всю чашу бедствий от Боярского правления». Иоанн безмолвствовал в изнеможении. Самодержец чувствовал себя простым, слабым смертным у могилы: его любили, оплакивали, но уже не слушались, не берегли: забывали священный долг покоить умирающего; шумели, кричали над самым одром безгласно лежащего Иоанна – и разошлися.

Чего же хотели сии дерзкие сановники, может быть, действительно одушевленные любовию к общему благу – действительно устрашенные мыслию о гибельных для отечества смутах Боярских, которые снова могли водвориться в правительствующей Думе, к ужасу России, в малолетство Димитрия? Они хотели возложить венец на главу брата Иоаннова – не Юрия: ибо сей несчастный Князь, обиженный природою, не имел ни рассудка, ни памяти, – но Владимира Андреевича, одаренного многими блестящими свойствами: умом любопытным, острым, деятельным, мужеством и твердостию. Предполагая самое чистое, благороднейшее побуждение в сердцах Бояр, Летописец справедливо осуждает их замысел самовольно испровергнуть наследственный устав Государства, со времен Димитрия Донского утверждаемый торжественною присягою, основанный на общем благе, плод долговременных, старых опытов и причину нового могущества России. Все человеческие законы имеют свои опасности, неудобства, иногда вредные следствия; но бывают душою порядка, священны для благоразумных, нравственных людей и служат оплотом, твердынею держав. Предвидение ослушных Бояр могло и не исполниться: но если бы малолетство Царя и произвело временные бедствия для России, то лучше было сносить оные, нежели нарушением главного устава государственного ввергнуть отечество в бездну всегдашнего мятежа неизвестностию наследственного права, столь важного в Монархиях.

428